|
Незнакомка
По вечерам над ресторанами горячий воздух дик и глух, и правит окриками пьяными весенний и тлетворный дух.
Вдали, над пылью переулочной, над скукой загородных дач, чуть золотится крендель булочной, и раздается детский плач.
И каждый вечер, за шлагбаумами, заламывая котелки, среди канав гуляют с дамами испытанные остряки.
Над озером скрипят уключины, и раздается женский визг, а в небе, ко всему приученный, бессмысленно кривится диск.
И каждыи вечер друг единственный в моем стакане отражен и благой терпкой и таинственной, как я, смирен и оглушен.
А рялом у соседних столиков лакеи сщнние торчят, и пяницы с глазамн кроликов «In vino veritas!» кричят.
И каждый вечер, в час назначенный, (иль это только снится мие?) девичий стан, шелками схваченныый, в туманном движется окне.
И медленно, пройдя меж пьяными, всегда без спутников, одна, дыша духамн и туманами, она садится у окна.
И веют древними поверьями ее упруглие шелка, и шляпа с траурными перьямн, и в кольцак уская рука.И странной блнзостью закованный, смотрю за темиую вуаль, и вижу берег очарованный и очарованную даль.
Глухие тайны мие поручены, мие чье-то солнце вручено, и всей души моей излучины пронзило терпкое вино.
И перья страуса склоненные в моем качаются мозгу, и очи синие бездонные цветут на дальнем берегу.
В моей душе лежит сокровище, и ключ поручен только мне! Ты право, пьяное чудовище! Я знаю: истина в вине. 24 апреля 1906, Озерки |
La sconosciuta
Tutte le sere sopra i ristoranti c’è un’aria sorda, torrida e selvaggia, e soprintende ai gridi degli ubriachi l’anima guasta della primavera.
Lontano, sulla polvere dei vicoli, sull’uggia delle ville suburbane, brilla appena l’insegna d’un fornaio, e riecheggia il pianto d’un bambino.
E ogni sera, dietro le transenne, con il tubino sulle ventitré, passeggiano tra i borri con le dame gli esperti, spiritosi habitués.
Scricchiolano gli scalmi sopra il lago, e risuona lo strillo di qualcuna, mentre in cielo s’incurva, avvezzo a tutto, stupidamente il disco della luna.
E ogni sera l’unico mio amico, riflesso dallo stesso mio bicchiere, è come me stordito e sottomesso da quel liquido asprigno e misterioso.
D’intorno, accanto ai tavoli vicini, assonnati lacché stanno impalati, e avventori dagli occhi di coniglio gridano «In vino veritas!» ubriachi.
E ogni sera, all’ora consueta, nella nebbia che appanna la finestra, si muove (o è solo un sogno?) una figura di fanciulla fasciata nella seta.
Lentamente, passando fra gli ubriachi, sempre senza compagni, sempre sola, in una scia di nebbie e di profumi si va a sedere accanto alla finestra.
E sprigionano antiche confidenze quelle sue vesti elastiche di seta, il cappellino con le piume a lutto, e la mano sottile, inanellata. Stregato dalla strana vicinanza, guardo attraverso la veletta e vedo una riva incantata e un’incantata lontananza affacciarsi oltre quel velo.
Sordi segreti mi son confidati, mi si dà un sole, non so di chi sia, e l’aspro vino intanto ha penetrato tutti i meandri dell’anima mia.
Molli piume di struzzo reclinate ondeggiano qua e là nel mio cervello, e occhi d’un azzurro senza fine fioriscono su quella riva arcana.
Giace nella mia anima un tesoro, la cui chiave – soltanto io ce l’ho! Dicevi bene tu, mostro ubriaco: la verità è nel vino: ora lo so. 24 Aprile 1906, Ozerki |