|
XXI. Чуть отрок, Ольгою плененный, Сердечных мук еще не знав, Он был свидетель умиленный Ее младенческих забав; В тени хранительной дубравы Он разделял ее забавы, И детям прочили венцы Друзья соседы, их отцы. В глуши, под сению смиренной, Невинной прелести полна, В глазах родителей, она Цвела как ландыш потаенный, Не знаемый в траве глухой Ни мотыльками, ни пчелой. XXII. Она поэту подарила Младых восторгов первый сон, И мысль об ней одушевила Его цевницы первый стон. Простите, игры золотые! Он рощи полюбил густые, Уединенье, тишину, И Ночь, и Звезды, и Луну, Луну, небесную лампаду, Которой посвящали мы Прогулки средь вечерней тьмы, И слезы, тайных мук отраду... Но нынче видим только в ней Замену тусклых фонарей. |
XXI D’Olga preso ancor fanciullo, D’amorosi affanni ignaro, Era stato il testimone Dei suoi svaghi di bambina; Con lei all’ombra delle quercie Ogni gioco divideva, E già sposi li facevano I vicini amici e i babbi. In quell’angolo di pace, Piena d’un ingenuo fascino Lei fioriva sotto gli occhi Della mamma e di papà Come un candido mughetto Che la fitta erba del prato Celi all’ape e alle farfalle. XXII Era stata il primo sogno Dei suoi slanci di ragazzo: Per lei emise il primo gemito La zampogna del poeta. Così: addio, giochi dorati! Folte selve prese a amare, E silenzi, e solitudine, E poi Stelle, e Notte, e Luna, Luna, la celeste lampada, A cui un tempo consacrammo Passeggiate al buio, e lacrime, Di segrete pene balsamo... E oggi in lei vediamo solo Un rimpiazzo dei lampioni. |
ONEGIN
di Aleksandr Sergeyevich Pushkin