|
XVII. Но чаще занимали страсти Умы пустынников моих. Ушед от их мятежной власти, Онегин говорил об них С невольным вздохом сожаленья. Блажен, кто ведал их волненья И наконец от них отстал; Блаженней тот, кто их не знал, Кто охлаждал любовь - разлукой, Вражду - злословием; порой Зевал с друзьями и с женой, Ревнивой не тревожась мукой, И дедов верный капитал Коварной двойке не вверял. XVIII. Когда прибегнем мы под знамя Благоразумной тишины, Когда страстей угаснет пламя И нам становятся смешны Их своевольство иль порывы И запоздалые отзывы, - Смиренные не без труда, Мы любим слушать иногда Страстей чужих язык мятежный, И нам он сердце шевелит. Так точно старый инвалид Охотно клонит слух прилежный Рассказам юных усачей, Забытый в хижине своей. |
XVII Ma, più spesso, le passioni Occupavano i pensieri Dei romiti miei. Scampato Alla loro furia, Onegin, Ne parlava con rimpianto, Sospirando inconsciamente: Beato chi le ha conosciute E ha saputo distaccarsene! Più beato ancora chi Non le ha conosciute affatto; Chi l’amore ha raffreddato Col distacco, e ha spento l’odio Col dir male del nemico; Chi talvolta, sì, sbadiglia Con gli amici e con la moglie, Ma di gelosia non frigge, E il buon gruzzolo dei nonni Non lo affida a un due di picche. XVIII Quando, sotto la bandiera Della quiete e del giudizio, Si sarà spenta la fiamma Delle passioni, e ridicolo Ci parrà il loro capriccio, E ogni slancio o eco tardiva, - Domi (non senza fatica) Ci farà piacere udire Il linguaggio tempestoso Delle altrui passioni, e un moto Avrà il cuore. Proprio come, Solo, nella sua bicocca, Tende il capo il vecchio reduce Per sentir meglio i racconti Dei baffuti giovanotti. |
ONEGIN
di Aleksandr Sergeyevich Pushkin