|
XLIII. И вы, красотки молодые, Которых позднею порой Уносят дрожки удалые По петербургской мостовой, И вас покинул мой Евгений. Отступник бурных наслаждений, Онегин дома заперся, Зевая, за перо взялся, Хотел писать - но труд упорный Ему был тошен; ничего Не вышло из пера его, И не попал он в цех задорный Людей, о коих не сужу, Затем, что к ним принадлежу. XLIV. И снова, преданный безделью, Томясь душевной пустотой, Уселся он - с похвальной целью Себе присвоить ум чужой; Отрядом книг уставил полку, Читал, читал, а всё без толку: Там скука, там обман иль бред; В том совести, в том смысла нет; На всех различные вериги; И устарела старина, И старым бредит новизна. Как женщин, он оставил книги, И полку, с пыльной их семьей, Задернул траурной тафтой. |
XLIII E voi, giovani bellezze, Che in carrozze audaci andate A ora piccola di notte Per le vie di Pietroburgo, Anche voi lasciò il mio Eugenio. Chiuso in casa è ora l’apostata Dei piaceri tempestosi; Sbadigliando, penna in mano, Vuole scrivere – ma è dura, Cimentarsi gli dà nausea; Nulla gli esce dalla penna. Fu così che non fu ammesso Nella litigiosa gilda Di coloro che non giudico, Perché anch’io ne faccio parte. XLIV E di nuovo in preda all’ozio, Alla pena per il vuoto Che ha nell’anima, si siede Col lodevole proposito D’aquisir l’ingegno altrui; Ha un ripiano pien di libri; Lègge, lègge – ma a che prò? Qui follia, là noia o inganno; Dove manca la coscienza, Dove il senso: ciascun libro Ha con sé le sue catene; E’ obsoleto il mondo antico, Ma per lui delira il nuovo. Via le donne, toccò ai libri: Sul ripiano, e sulla loro Polverosa famigliola, Stese un funebre lenzuolo. |
ONEGIN
di Aleksandr Sergeyevich Pushkin