|
XIX. Ей-ей! не то, чтоб содрогнулась, Иль стала вдруг бледна, красна... У ней и бровь не шевельнулась; Не сжала даже губ она. Хоть он глядел нельзя прилежней, Но и следов Татьяны прежней Не мог Онегин обрести. С ней речь хотел он завести И - и не мог. Она спросила, Давно ль он здесь, откуда он И не из их ли уж сторон? Потом к супругу обратила Усталый взгляд; скользнула вон... И недвижим остался он. XX. Ужель та самая Татьяна, Которой он наедине, В начале нашего романа, В глухой, далекой стороне, В благом пылу нравоученья Читал когда-то наставленья, Та, от которой он хранит Письмо, где сердце говорит, Где всё наруже, всё на воле, Та девочка... иль это сон?.. Та девочка, которой он Пренебрегал в смиренной доле, Ужели с ним сейчас была Так равнодушна, так смела? |
XIX Già: non solo non si scosse, Né sbiancò, o divenne rossa, Ma nemmeno mosse ciglio, Né increspò le labbra. Eugenio La guardò con attenzione, Ma in lei traccia non trovò Di colei che conosceva. Le voleva dir qualcosa Ma, ma, non poté: fu lei Che gli chiese se era molto Che era lì, e donde veniva: Dalle loro parti, forse? Poi guardò stanca il marito, E andò via... Restò basito: XX Come! Lei, quella Tatiana Con cui stava solo a sola, All’inizio del romanzo, In quel posto ormai lontano, E a cui in vena di morale Fece quella paternale? La Tatiana di cui serba Una lettera sincera Dove cuore parla a cuore? Era lei... non era un sogno?.. La fanciulla che quel giorno Trascurò nell’umil sorte, Quella stessa con lui ora Così fredda, così forte? |
ONEGIN
di Aleksandr Sergeyevich Pushkin