|
XXXIV. Мне памятно другое время! В заветных иногда мечтах Держу я счастливое стремя... И ножку чувствую в руках; Опять кипит воображенье, Опять ее прикосновенье Зажгло в увядшем сердце кровь, Опять тоска, опять любовь!.. Но полно прославлять надменных Болтливой лирою своей; Они не стоят ни страстей, Ни песен, ими вдохновенных: Слова и взор волшебниц сих Обманчивы... как ножки их. XXXV. Что ж мой Онегин? Полусонный В постелю с бала едет он: А Петербург неугомонный Уж барабаном пробужден. Встает купец, идет разносчик, На биржу тянется извозчик, С кувшином охтенка спешит, Под ней снег утренний хрустит. Проснулся утра шум приятный. Открыты ставни; трубный дым Столбом восходит голубым, И хлебник, немец аккуратный, В бумажном колпаке, не раз Уж отворял свой васисдас. |
XXXIV E ricordo un tempo ancora! Nei miei sogni più segreti Reggo una felice staffa... E un piedino, nelle mani; E di nuovo io fantastico: Quel contatto m’ha riacceso Dentro il cuore vizzo il sangue, E di nuovo mi tormento, E di nuovo ecco l’amore!... Ma via, basta! celebrare Con la mia lira ciarliera Le superbe; non si meritano Né canti né passioni Che esse possano ispirare: Detti e sguardi di maliarde Come queste sono inganni... Come i loro bei piedini. XXXV E il mio Onegin? Va, tra il sonno, Dalla festa dritto a letto: Mentre già il tamburo sveglia L’irrequieta Pietroburgo. S’alza il bottegaio, va L’ambulante, si trascina Al posteggio il vetturino, La lattaia col suo secchio Va di fretta; mattutina Sotto lei la neve scricchia. Si risveglia del mattino Il piacevole rumore. Scuri aperti; dai comignoli In colonne blu esce il fumo, E il fornaio, che è un tedesco Puntuale, s’è affacciato Col suo berretin di carta Già più volte al vasistas. |
ONEGIN
di Aleksandr Sergeyevich Pushkin