|
XXXII. Дианы грудь, ланиты Флоры Прелестны, милые друзья! Однако ножка Терпсихоры Прелестней чем-то для меня. Она, пророчествуя взгляду Неоценимую награду, Влечет условною красой Желаний своевольный рой. Люблю ее, мой друг Эльвина, Под длинной скатертью столов, Весной на мураве лугов, Зимой на чугуне камина, На зеркальном паркете зал, У моря на граните скал. XXXIII. Я помню море пред грозою: Как я завидовал волнам, Бегущим бурной чередою С любовью лечь к ее ногам! Как я желал тогда с волнами Коснуться милых ног устами! Нет, никогда средь пылких дней Кипящей младости моей Я не желал с таким мученьем Лобзать уста младых Армид, Иль розы пламенных ланит, Иль перси, полные томленьем; Нет, никогда порыв страстей Так не терзал души моей! |
XXXII Seni ha Diana, e gote Flora, Incantevoli, miei cari! Ma il piedino di Tersicore Per me ha un che d’incanto in più. Allo sguardo profetando Un inestimabil premio, Con la sua beltà simbolica Il riottoso sciame attira Dei desideri. Io l’amo, Cara Elvina, amica mia, Sotto i drappi delle mense, Sopra l’erba in primavera, Sugli alari nell’inverno, Sui parquets tirati a specchio, Sul granito degli scogli. XXXIII Mi ricordo un mare, avanti La burrasca: le onde a schiere Accorrevano impetuose. Ah che invidia, che giacessero Amorose ai piedi suoi! Ah, sfiorare insieme a loro Con la bocca i cari piedi! No, mai, negli ardenti giorni Della mia gioventù fervida, Mai con tanto sfinimento Ho desiderato labbra Io d’Armide giovinette, Rose di brucianti gote, Seni gonfi di languore; No, mai foga di passioni Tormentò così il mio petto! |
ONEGIN
di Aleksandr Sergeyevich Pushkin