|
XXXVI. Но, шумом бала утомленный, И утро в полночь обратя, Спокойно спит в тени блаженной Забав и роскоши дитя. Проснется за-полдень, и снова До утра жизнь его готова, Однообразна и пестра. И завтра то же, что вчера. Но был ли счастлив мой Евгений, Свободный, в цвете лучших лет, Среди блистательных побед, Среди вседневных наслаждений? Вотще ли был он средь пиров Неосторожен и здоров? XXXVII. Нет: рано чувства в нем остыли; Ему наскучил света шум; Красавицы не долго были Предмет его привычных дум; Измены утомить успели; Друзья и дружба надоели, Затем, что не всегда же мог Beef-steaks и стразбургский пирог Шампанской обливать бутылкой И сыпать острые слова, Когда болела голова; И хоть он был повеса пылкой, Но разлюбил он наконец И брань, и саблю, и свинец. |
XXXVI
Ma, dal ballo affaticato, Preso il giorno per la notte, Nella quieta oscurità Se la dorme beato il figlio Delle crapule e del lusso: S’alzerà all’una, e di nuovo Fino all’alba successiva E’ già pronta la sua vita, Sempre uguale e variopinta. Il domani come l’ieri. Ma che? forse era felice Il mio Eugenio, così libero, Nel fior fiore dei meglio anni, Fra conquiste sfolgoranti, E piaceri quotidiani? Senza effetti, fra i festini Passò integro e sventato? XXXVII No: ben presto si freddarono Le emozioni; lo annoiò La fanfara del bel mondo; Più non furono le belle Suo pensiero dominante; Si stancò e di tradimenti E d’amici e d’amicizia: Non poteva mica sempre Innaffiar paté e bistecche Con bottiglie di champagne, E sfornare motti arguti Anche avendo il malditesta! Mise infine da una parte – Lui, galletto lesto a accendersi – Lingua aguzza, piombo e sciabola. |
ONEGIN
di Aleksandr Sergeyevich Pushkin