|
XXIII. Так он писал темно и вяло (Что романтизмом мы зовем, Хоть романтизма тут ни мало Не вижу я; да что нам в том?) И наконец перед зарею, Склонясь усталой головою, На модном слове идеал Тихонько Ленский задремал; Но только сонным обаяньем Он позабылся, уж сосед В безмолвный входит кабинет И будит Ленского воззваньем: “Пора вставать: седьмой уж час. Онегин верно ждет уж нас”. XXIV. Но ошибался он: Евгений Спал в это время мертвым сном. Уже редеют ночи тени И встречен Веспер петухом; Онегин спит себе глубоко. Уж солнце катится высоко И перелетная метель Блестит и вьется; но постель Еще Евгений не покинул, Еще над ним летает сон. Вот наконец проснулся он И полы завеса раздвинул; Глядит - и видит, что пора Давно уж ехать со двора. |
XXIII
Tetro e languido scriveva (Noi chiamiamo ciò ‘romantico’, Benché qui io di romantico Non ci veda poi granché – Ma che importa?) finché, all’alba, Reclinato il capo stanco Sopra un termine alla moda – Ideal – s’addormentò. All’incanto di quel sonno S’era appena abbandonato Che nel silenzioso studio Il vicino entra e lo desta: “Son le sette, è ora d’alzarsi. Forse Onegin già ci aspetta”. XXIV Si sbagliava: è ancora immerso Nel profondo sonno Eugenio. Già dirada il buio, e il gallo Canta il suo buondì a Lucifero; Se la dorme ancora Onegin Mentre il sole già alto splende Scintillando sul nevischio Che per l’aria mulinella: Sprofondato nel suo letto, Su lui il sonno ancora aleggia. Ma ecco infine che apre gli occhi, Scosta i lembi delle tende, Guarda – e vede: da un bel po’ Doveva essere partito. |
ONEGIN
di Aleksandr Sergeyevich Pushkin