|
XV. XVI. XVII. И вновь задумчивый, унылый Пред милой Ольгою своей, Владимир не имеет силы Вчерашний день напомнить ей; Он мыслит: “буду ей спаситель. Не потерплю, чтоб развратитель Огнем и вздохов и похвал Младое сердце искушал; Чтоб червь презренный, ядовитый Точил лилеи стебелек; Чтобы двухутренний цветок Увял еще полураскрытый”. Всё это значило, друзья: С приятелем стреляюсь я. XVIII. Когда б он знал, какая рана Моей Татьяны сердце жгла! Когда бы ведала Татьяна, Когда бы знать она могла, Что завтра Ленский и Евгений Заспорят о могильной сени; Ах, может быть, ее любовь Друзей соединила б вновь! Но этой страсти и случайно Еще никто не открывал. Онегин обо всем молчал; Татьяна изнывала тайно; Одна бы няня знать могла, Да недогадлива была. |
XV, XVI, XVII
Ma di nuovo tra i pensieri, Triste, non si sente Lenskij Lì davanti alla sua Olga, Di parlar della serata. “Il suo salvatore,” pensa, “Sarò. Non permetterò Che col fuoco di lusinghe E sospiri quel perverso Tenti il suo giovane cuore; Che quel verme velenoso Roda il gambo di quel giglio; Che quel fiore di due albe Appassisca appena schiuso.” Come a dire: con l’amico, Cari miei, mi batterò. XVIII Se sapesse che ferita Brucia in cuore alla mia Tania! Se lei solo immaginasse Che domani Lenskij e Eugenio Si contenderanno l’ombra Del sepolcro – chissà, forse Il suo amore riunirebbe Nuovamente i vecchi amici! Ma nessuno ancora sa Nulla della sua passione: Nulla aveva detto Onegin, E in silenzio lei soffriva; Forse l’unica ad accorgersene Era stata la sua njanja – Ma era ormai rimbambinita. |
ONEGIN
di Aleksandr Sergeyevich Pushkin