|
XXIV. Янтарь на трубках Цареграда, Фарфор и бронза на столе, И, чувств изнеженных отрада, Духи в граненом хрустале; Гребенки, пилочки стальные, Прямые ножницы, кривые, И щетки тридцати родов И для ногтей и для зубов. Руссо (замечу мимоходом) Не мог понять, как важный Грим Смел чистить ногти перед ним, Красноречивым сумасбродом. Защитник вольности и прав В сем случае совсем не прав. XXV. Быть можно дельным человеком И думать о красе ногтей: К чему бесплодно спорить с веком? Обычай деспот меж людей. Второй Чадаев, мой Евгений, Боясь ревнивых осуждений, В своей одежде был педант И то, что мы назвали франт. Он три часа по крайней мере Пред зеркалами проводил И из уборной выходил Подобный ветреной Венере, Когда, надев мужской наряд, Богиня едет в маскарад. |
XXIV Ambra in pipe di Bisanzio,[1] Tavolino in smalto e bronzo, E profumi – voluttà Di femminei sensi – in fiale Di cristallo sfaccettato; Pettinelle, limettine, Forbicette dritte e curve, Spazzolini – trenta tipi, Sia da unghie che da denti. Rousseau (faccio qui un inciso) Non riuscì a capacitarsi Che il posato Grimm osasse Farsi le unghie in faccia a lui, L’eloquente ciarlatano. Si sbagliava, qui, il patrono Dei diritti e libertà. XXV Si può esser gente a modo E tenere a aver belle unghie: Perché andar contro corrente? L’uso è un despota fra gli uomini. Nuovo Cadaev, il mio Eugenio, A zittir le gelosie, Nel vestire era pignolo, Quel che è detto un vero lord. Agli specchi dedicava Come minimo tre ore, E dal camerino usciva Quale Venere leggera Che, divina, in veste d’uomo Vada a un ballo mascherato. [1] Narghilè. D’ambra i bocchini, immagino. |
ONEGIN
di Aleksandr Sergeyevich Pushkin